17 ноября 1996 г. Эмиль Константинеску был избран президентом Румынии, став третьим президентом этого государства после Николае Чаушеску.
25 октября 2017 г. Судебная коллегия по уголовным делам ВС РФ определила оставить вынесенный 4 июля 2017 г. на основании вердикта коллегии присяжных заседателей оправдательный приговор Московского областного суда в отношении М. без изменений, а апелляционные представления государственного обвинителя – без удовлетворения.
Казалось бы, какая может быть связь между двумя этими событиями?
А связь исключительно в дате событий. И президентство Эмиля Константинеску, и общественно опасные деяния, окончательное решение по которым Верховный Суд РФ вынес 25 октября 2017 г., имели место в один и тот же день – 17 ноября 1996 г. Очевидно, что в этой связи тезис императора Александра II о суде скором «титаником» разбивается о современные реалии отечественного уголовного судопроизводства. Но сейчас не об этом.
В тот день в одном из подмосковных районов Московской области случилась банальная для описываемого времени перестрелка между двумя группами лиц, каждая из которых полагала, что именно ей принадлежит эксклюзивное право управления финансовыми бизнес-потоками района.
Итоги этого «переговорного процесса» оказались печальными: двое погибших, один пострадавший и один пропавший без вести с места происшествия, при этом все пострадавшие были из одной «экономической» команды.
Органы следствия, проведя первичные и неотложные следственные действия, констатировали невозможность установления лиц, подлежащих привлечению в качестве обвиняемых, и приостановили расследование по делу на…13 лет.
В конце 2008 – начале 2009 г., вооружившись вновь открывшимися обстоятельствами в виде многостраничных и многочисленных явок с повинной от лиц, правда, не имевших отношения к указанным событиям, но многое о них знавших, органы следствия возобновили расследование и скоро вышли на группу граждан, действия которых, по их мнению, и привели к описанным выше трагическим событиям.
Надо сказать, что многие из этих граждан, привлеченные к ответу за события 17 ноября 1996 г., согласились с предъявленными им уголовно-правовыми претензиями от публичных правоприменительных органов, результатом чего стал обвинительный вердикт коллегии присяжных заседателей всем, кого на тот момент удалось заманить в правоохранительные сети.
Однако, как это часто бывает по крупным групповым делам, многие из тех, кто имел, по мнению органа расследования, безусловное и очевидное отношение к данным событиям по разным обстоятельствам, не стали фигурантами уголовного преследования одновременно с основной группой лиц, что привело к необходимости выделения уголовного дела и ожидания наступления событий, которые позволят предъявить сформулированную уже претензию и к тщательно скрывавшимся от карающего меча правосудия.
В 2014 г. такие события и наступили в отношении М. Он был задержан, арестован, и ему было предъявлено весьма любопытное по квалификации обвинение по ч. 3 ст. 15, ч. 2 ст. 171 и ст. 102 УК РСФСР (бьюсь об заклад, что мои молодые коллеги не сразу скажут, что это за уголовно-правовые нормы). Уверенность в успешном обвинительном завершении уголовного преследования М., подкрепленная вступившим к тому времени в силу обвинительным приговором иным участникам этих драматических событий, была у органов следствия настолько велика, что за два года следствия они выполнили те же два следственных действия: предъявили без каких-либо уточнений обвинение М. и провели ему амбулаторную судебно-психиатрическую экспертизу.
Однако изучение дела показало, что совокупность доказательств, которыми располагало следствие именно в отношении М., имела серьезные и в ряде случаев непоправимые изъяны. Так, в частности, в материалах дела имелись показания одного из обвиняемых, который, говоря об одних и тех же событиях, дал четыре диаметрально противоположные версии происшедшего, а после этого, в 2012 г., скончался в местах лишения свободы. Это было единственное лицо в уголовном деле, которое в своих показаниях упоминало М. в качестве лица, причастного к криминальным событиям 17 ноября 1996 г. Поверьте, это не в качестве адвокатского приема указано – действительно в деле имелись показания всего одного человека, указывавшего на причастность М. к инкриминируемым событиям и скончавшегося за два года до поимки М.
Нами были представлены обоснованные доводы относительно того, что этого явно недостаточно, чтобы увеличивать нагрузку судей Московского областного суда, так как устранить имеющиеся в показаниях этого свидетеля противоречия будет в связи с его смертью невозможно, что при адекватном восприятии требований ч. 3 ст. 14 УПК РФ не дает органу расследования оснований учитывать данные показания в качестве надлежащих доказательств. Однако мы получили прогнозируемый отказ на наш мировоззренческий подход к доказанности по уголовному делу, после чего дело было направлено в суд для рассмотрения по существу.
Единственной шпилькой, которую мы смогли на этой стадии уголовного судопроизводства вставить самоуверенному правоприменителю, было высказанное М. в виде ходатайства пожелание о рассмотрении его дела судом присяжных.
Такая реализация своего права М. была встречена органами следствия несколько лимонно, что вылилось в непротокольные фразы государственного обвинения на стадии предварительного слушания в адрес М. о том, что ошибка в выборе состава суда, решающего его судьбу, обернется для М. дополнительными 3–4 годами отнюдь не санаторно-курортного пребывания. Наша процессуальная реакция на такое экстравагантное поведение государственного обвинения осталась, правда, без реализации, так как больше этот представитель ока государева в процесс ни разу не приходил.
После этого быстро, всего за 6 месяцев, отобрав коллегию присяжных заседателей, мы приступили к рассмотрению дела. При этом защитниками (а по делу работал не только я, но и еще трое моих замечательных коллег) в качестве стратегии было принято очевидное решение – для формирования позиции защиты перед присяжными заседателями пользоваться только доказательствами стороны обвинения, которые в том виде, в каком они были представлены в деле, можно было смело именовать доказательствами защиты.
И этот прием себя оправдал. Присяжные слушали наш анализ доказательств обвинения, построенный исключительно на том, что представил перед ними государственный обвинитель, и понимали, что эти доказательства называются доказательствами стороны обвинения исключительно по недоразумению.
Шутка ли – ни один из допрошенных по делу не сообщил НИЧЕГО относительно М. и его участия в событиях 17 ноября 1996 г. Вся надежда государственного обвинения была на показания умершего свидетеля, однако оправдаться ей было не суждено, так как оглашать пришлось не только показания этого лица против М., но и иные его показания, где, как я уже отмечал, было аж четыре разные версии одних и тех же событий. В особенности ярко это проявилось при демонстрации перед присяжными заседателями видеозаписей с участием указанного свидетеля, где тот каждый раз по-разному рассказывал о том, чему был очевидцем.
Стоит ли говорить, что присяжным не составило труда разобраться и определить для себя невозможность доверять таким показаниям главного свидетеля обвинения.
Вердикт присяжных был однозначен: 8 голосов за то, что вина М. не доказана и он невиновен, при 4 иных мнениях. И вот именно в вердикте нас поджидал самый большой сюрприз, который при апелляционном рассмотрении дела мог перечеркнуть все те положительные результаты, которые мы достигли в ходе судебного разбирательства в суде первой инстанции.
Этот сюрприз был преподнесен нам председательствующим по делу, который не заметил, что во втором и третьем вопросе присяжные, в лице старшины, не указали собственноручно ответы на разрешенные ими вопросы, а именно не написали с учетом результатов голосования самостоятельно: «Нет, не доказано» и «Нет, не виновен», что являлось безусловным нарушением требований ст. 343 УПК РФ, и нам не удалось найти ни одного случая, когда при таких нарушениях приговор оставался бы в силе. Надо отметить, что в вопросном листе имелся напечатанный председательствующим компьютерный текст с данными формулировками – «Да, доказано», «Нет, не доказано», напротив которых присяжными и были собственноручно проставлены результаты голосования, что как минимум делало вердикт ясным и понятным, но формальное нарушение было налицо, и допущено оно было именно председательствующим, так как в рамках требований ст. 345 УПК РФ именно на него возложена обязанность по проверке правильности заполнения присяжными вопросного листа. Здесь надо отдать должное Судебной коллегии по уголовным делам ВС РФ, которая приняла наши доводы о том, что нарушения процедуры, допущенные председательствующим, не могут являться основанием для отмены оправдательного приговора.
Этим решением Верховный Суд РФ продемонстрировал реализацию одного из древнейших принципов отправления уголовного судопроизводства – принципа благоприятствования защите (favor defensionis), в соответствии с которым формальные нарушения процедуры при отсутствии возможности повлиять на своевременное устранение этих нарушений со стороны защиты и при отсутствии иных обстоятельств не могут являться поводом и основанием для отмены позитивного для подсудимого решения.
Вот так счастливо, спустя 20 лет 11 месяцев и 8 дней, закончилась для М. эта история. А защитники лишь чуть-чуть помогли М. в этом.
