В Госдуму внесены законопроекты (№ 593-7 и № 695-7), предусматривающие изменения порядка государственной защиты потерпевших, свидетелей и других участников уголовного судопроизводства.
В целом следует согласиться, что данные проекты содержат в себе такие изменения законодательства, которые в настоящее время востребованы и позитивно скажутся на практике применения мер государственной защиты участников судопроизводства. Однако они не лишены отдельных пороков.
Так, проект изменений в федеральный закон «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов» воспринял в себе новеллу о заключении с защищаемым лицом договора о его защите, которая впервые была реализована в Федеральном законе «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства» еще в 2013 г., продемонстрировав свою жизнеспособность и эффективность.
Подобный договор, заключаемый между органом, осуществляющим защиту, и защищаемым может содержать в себе основания и условия защиты, права и обязанности сторон. Нарушение договора со стороны защищаемого может стать основанием для прекращения применения мер защиты. Согласно проекту применительно к государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов заключение такого договора будет носить допустимый (диспозитивный) характер и может быть заменено выдачей в письменной форме под роспись определенных предписаний. В отношении потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства заключение такого договора, напротив, уже в настоящее время носит обязательный (императивный) характер (ст. 18 Федерального закона «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства»). Полагаю, что диспозитивность или императивность как основание в подходе для заключения договора о защите хотя и может иметь место, но применение единого универсального императивного принципа в данном случае было бы более верным решением. О необходимости использования относительно однородных по своей юридической природе отношений одинаковых правовых регуляторов, кстати, в пояснительной записке указывает и сам инициатор законопроекта, ссылаясь на правовую позицию КС РФ, изложенную в постановлении от 1 марта 2012 г. № 5-П.
Первая проблема, которая по своей концептуальности однозначно выходит за плоскость рассматриваемых в этой заметке аспектов, но о которой невозможно не упомянуть – это вопрос о правовой сущности и природе такого договора. Можно ли вообще считать и называть такой акт соглашения между сторонами государственной защиты договором? Есть ли у сторон такого «договора» свобода воли и в какой степени? Имеет ли возможность защищаемый влиять на содержание «договора»? Думается, что все эти вопросы по их сути имеют отрицательные ответы. Однако осмысление требуемой в данном случае непосредственной формы соглашения между государством и защищаемым требует более серьезных подходов в исследовании данной проблемы, нежели данная публицистическая заметка.
Вторая проблема рассматриваемых законопроектов порождена основным концептуальным изменением законопроекта, а именно, расширением круга лиц, имеющих возможность обратиться с заявлением о применении мер государственной защиты. Наряду с лицом, которое находится в опасности и в отношении которого необходимы меры госзащиты, предлагается наделить правом подачи заявления еще и близких родственников, а в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии, – родственников или близких лиц. Как и прежде, законопроект предусматривает возможность подачи заявления в отношении несовершеннолетних их родителями или лицами, их заменяющими, а также уполномоченными представителями органов опеки и попечительства.
Такое расширение круга лиц, имеющих право подать заявление следует, в целом, приветствовать, однако следует иметь в ввиду, что расхождение в субъекте обращения за защитой и непосредственным субъектом, подлежащим защите, может вызывать на практике определенные трудности.
Например, ни закон, ни законопроект никоим образом не разъясняют вопрос о том, должен ли заключаться договор о защите непосредственно с несовершеннолетним или его законным представителем, либо такой договор должен приобретать трехсторонний характер. Еще более сложной может оказаться ситуация с лицом, которое находится в беспомощном состоянии. Возможны проблемы и в случае, если заявителем выступало иное лицо нежели лицо, подлежащее защите, если имеются объективные основания для применения мер защиты, но защищаемый не выражает волю для подписания договора о защите.
Подобные вопросы возникают и относительно прекращения осуществления мер защиты, которое также может происходить по заявлению лиц, в отношении которых эти меры не применяются. Полагаю, что, независимо от того, кто был инициатором применения мер защиты, круг лиц, имеющих право в дальнейшем подать заявление на их прекращение, должен точно определяться в договоре о защите. Иначе несложно представить ситуацию, когда один близкий родственник подаст заявление о применении мер защиты, например, в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии, а другой, наоборот, заявит о прекращении их применения.
Думается, что данные вопросы в контексте исключения возможности злоупотребления правом, использования данных мер в целях, противоречащих интересам лица, в отношении которого будут применяться меры защиты, должны быть урегулированы на законодательном уровне.
Третья проблема имеет место в связи с предлагаемыми изменениями уголовно-процессуального законодательства в части закрепления требований о необходимости разрешения вопроса оставления или продолжения применения мер защиты в случаях приостановления, прекращения уголовного судопроизводства. Данные новации также следует расценивать позитивно, однако представляется не совсем верным подход, когда при вынесении такого решения инициатор применения мер государственной защиты лишь уведомляется и по сути в принятии решения участвовать не может.
Исходя из вышеизложенного можно сделать вывод о стремлении со стороны государственных органов улучшить ситуацию в сфере применения мер государственной защиты к участникам судопроизводства, однако отдельные предлагаемые новации требуют дополнительной проработки.
В целом следует согласиться, что данные проекты содержат в себе такие изменения законодательства, которые в настоящее время востребованы и позитивно скажутся на практике применения мер государственной защиты участников судопроизводства. Однако они не лишены отдельных пороков.
Так, проект изменений в федеральный закон «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов» воспринял в себе новеллу о заключении с защищаемым лицом договора о его защите, которая впервые была реализована в Федеральном законе «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства» еще в 2013 г., продемонстрировав свою жизнеспособность и эффективность.
Подобный договор, заключаемый между органом, осуществляющим защиту, и защищаемым может содержать в себе основания и условия защиты, права и обязанности сторон. Нарушение договора со стороны защищаемого может стать основанием для прекращения применения мер защиты. Согласно проекту применительно к государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов заключение такого договора будет носить допустимый (диспозитивный) характер и может быть заменено выдачей в письменной форме под роспись определенных предписаний. В отношении потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства заключение такого договора, напротив, уже в настоящее время носит обязательный (императивный) характер (ст. 18 Федерального закона «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства»). Полагаю, что диспозитивность или императивность как основание в подходе для заключения договора о защите хотя и может иметь место, но применение единого универсального императивного принципа в данном случае было бы более верным решением. О необходимости использования относительно однородных по своей юридической природе отношений одинаковых правовых регуляторов, кстати, в пояснительной записке указывает и сам инициатор законопроекта, ссылаясь на правовую позицию КС РФ, изложенную в постановлении от 1 марта 2012 г. № 5-П.
Первая проблема, которая по своей концептуальности однозначно выходит за плоскость рассматриваемых в этой заметке аспектов, но о которой невозможно не упомянуть – это вопрос о правовой сущности и природе такого договора. Можно ли вообще считать и называть такой акт соглашения между сторонами государственной защиты договором? Есть ли у сторон такого «договора» свобода воли и в какой степени? Имеет ли возможность защищаемый влиять на содержание «договора»? Думается, что все эти вопросы по их сути имеют отрицательные ответы. Однако осмысление требуемой в данном случае непосредственной формы соглашения между государством и защищаемым требует более серьезных подходов в исследовании данной проблемы, нежели данная публицистическая заметка.
Вторая проблема рассматриваемых законопроектов порождена основным концептуальным изменением законопроекта, а именно, расширением круга лиц, имеющих возможность обратиться с заявлением о применении мер государственной защиты. Наряду с лицом, которое находится в опасности и в отношении которого необходимы меры госзащиты, предлагается наделить правом подачи заявления еще и близких родственников, а в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии, – родственников или близких лиц. Как и прежде, законопроект предусматривает возможность подачи заявления в отношении несовершеннолетних их родителями или лицами, их заменяющими, а также уполномоченными представителями органов опеки и попечительства.
Такое расширение круга лиц, имеющих право подать заявление следует, в целом, приветствовать, однако следует иметь в ввиду, что расхождение в субъекте обращения за защитой и непосредственным субъектом, подлежащим защите, может вызывать на практике определенные трудности.
Например, ни закон, ни законопроект никоим образом не разъясняют вопрос о том, должен ли заключаться договор о защите непосредственно с несовершеннолетним или его законным представителем, либо такой договор должен приобретать трехсторонний характер. Еще более сложной может оказаться ситуация с лицом, которое находится в беспомощном состоянии. Возможны проблемы и в случае, если заявителем выступало иное лицо нежели лицо, подлежащее защите, если имеются объективные основания для применения мер защиты, но защищаемый не выражает волю для подписания договора о защите.
Подобные вопросы возникают и относительно прекращения осуществления мер защиты, которое также может происходить по заявлению лиц, в отношении которых эти меры не применяются. Полагаю, что, независимо от того, кто был инициатором применения мер защиты, круг лиц, имеющих право в дальнейшем подать заявление на их прекращение, должен точно определяться в договоре о защите. Иначе несложно представить ситуацию, когда один близкий родственник подаст заявление о применении мер защиты, например, в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии, а другой, наоборот, заявит о прекращении их применения.
Думается, что данные вопросы в контексте исключения возможности злоупотребления правом, использования данных мер в целях, противоречащих интересам лица, в отношении которого будут применяться меры защиты, должны быть урегулированы на законодательном уровне.
Третья проблема имеет место в связи с предлагаемыми изменениями уголовно-процессуального законодательства в части закрепления требований о необходимости разрешения вопроса оставления или продолжения применения мер защиты в случаях приостановления, прекращения уголовного судопроизводства. Данные новации также следует расценивать позитивно, однако представляется не совсем верным подход, когда при вынесении такого решения инициатор применения мер государственной защиты лишь уведомляется и по сути в принятии решения участвовать не может.
Исходя из вышеизложенного можно сделать вывод о стремлении со стороны государственных органов улучшить ситуацию в сфере применения мер государственной защиты к участникам судопроизводства, однако отдельные предлагаемые новации требуют дополнительной проработки.
