Ни об одном российском адвокате не рассказывали столько анекдотов, сколько о великом Федоре Плевако; не будет большим преувеличением сказать, что обо всех присяжных поверенных, вместе взятых, не существует столько «кратких рассказов об интересных случаях» (как определяли anecdote в XIX в.), сколько о нем одном. Причин появления легенд много, но главная из них, несомненно, мистическая вера в его почти безграничные способности «народного защитника»; вера, надо признать, возникшая отнюдь не на пустом месте. Он одерживал блестящие победы в суде, но молве этого было мало – и она превращала их в невероятные истории.
К наиболее знаменитым из них относятся история о девушке, выбросившейся из окна, и о старушке-дворянке, укравшей копеечный чайник. Давайте разбираться.
Расстрел за горностая
10 с небольшим лет назад в одной из иркутских газет появилась статья о Ф. Плевако, принадлежащая перу, как следует из подписи, кандидата исторических наук, где излагается следующий драматический эпизод 120-летней (1890-й год) давности.
«Неудивительно, что страстные, картинно-образные выступления Плевако не только триумфально спасали, но и убивали. Показательным в этом отношении стало дело управляющего московской гостиницей “Черногория” некоего Фролова, привлеченного к уголовной ответственности за самоуправство.
Девушка приехала в Москву из провинции и остановилась в этой гостинице, заняв отдельную комнату на третьем этаже. Было уже за полночь, когда подвыпивший Фролов решил нанести ей “визит”. На требование впустить его проснувшаяся от стука девушка ответила отказом, после чего по приказу Фролова полотеры начали ломать дверь. В тот момент, когда дверь затрещала, девушка в одной сорочке при 25-градусном морозе выпрыгнула из окна. На ее счастье, во дворе было много снега, и она до смерти не расшиблась, хотя и сломала руку.
При рассмотрении дела в суде обвинительная сторона “наивно” отказывалась понять, чего так испугалась девушка и почему выбросилась из окна с риском для жизни. Недоумение прокурора разрешил Плевако, защищавший интересы пострадавшей. Его речь была краткой и свелась к проведению такой параллели: “В далекой Сибири, – сказал Плевако, – в дремучей тайге водится зверек, которого судьба наградила белой как снег шубкой. Это горностай. Когда он спасается от врага, готового его растерзать, а на пути встречается грязная лужа, которую нет времени миновать, он предпочитает отдаться врагу, чем замарать свою белоснежную шубку. И мне понятно, почему потерпевшая выскочила в окно”. Не добавив больше ни слова, Плевако сел. Впрочем, большего от него и не требовалось. Судьи приговорили Фролова к расстрелу».
Не надо быть специалистом по семейству куньих, чтобы понимать, что либо – непролазная грязь, либо – белый горностай. Не надо быть знатоком российской истории XIX в., чтобы располагать сведениями, что казнили тогда крайне редко, все больше за покушение на царя либо за воинские преступления в военное время, причем расстрел полагался только по второй категории деяний, в первом случае – виселица. Откуда же сведения из очерка?
С расстрелом проще (и, надо признать, забавнее): его просто не было. Поиск довольно быстро выводит нас на многочисленные и практически одинаковые повторы фрагмента (в том числе и в учебных пособиях уважаемых вузов) и приводят, наконец, к вполне очевидному первоисточнику: хорошо известной специалистам по адвокатуре и поклонникам Ф. Плевако книге В.И. Смолярчука «Адвокат Федор Плевако», Челябинск, Южно-Уральское книжное издательство, 1989. Там на страницах 86–87 вся эта история излагается слово в слово, как в процитированном отрывке (который ссылки, само собой, не содержит), целыми абзацами – вплоть до знаков препинания, но с одним существенным отличием в финале: «И, не прибавив больше ни слова, адвокат сел. Да от него больше ничего и не требовалось. Если был наивен обвинитель, то этого нельзя было сказать о судьях. Признав Фролова виновным, они приговорили его к высшей мере наказания».
С судьбой Фролова проясняется, хотя и не вполне. Конечно же, его не расстреляли, а «приговорили к высшей мере наказания». Ясно, что в представлении советского человека это подразумевает расстрел, и кто-то из нынешних авторов прочитал и осмыслил формулировку В. Смолярчука современно, но сам-то Василий Иванович откуда ее взял?
А взял он ее из интереснейшей, но никому практически в 1989 г. не памятной книге Е.И. Козлининой «За полвека (1862–1912). Воспоминания, очерки и характеристики», вышедшей в далеком 1913 г. в Москве, в типографии Бердоносова, Пригорина и Ко., что на Большой Дмитровке в доме № 3. «Екатерина Ивановна Козлинина, – говорится о ней в аннотации на одном из почтенных букинистических сайтов, – многие десятилетия проработала в московской судебной системе, начав свой трудовой путь с должности переписчицы, и была свидетелем еще дореформенных порядков ведения следствия и суда. На ее глазах прошли и сама реформа 1864–1866 гг., ознаменованная открытием Окружных судов и Судебной палаты, и работа выдающихся судебных деятелей новой формации, таких, как Д.А. Ровинский и А.Ф. Кони, и наиболее громкие уголовные и политические процессы». Вот она-то и употребила на стр. 199 это выражение, простодушно полагая, что всем читателям будет ясно: речь идет о максимально возможном при данном обвинении наказании – лишении прав состояния и длительной ссылке в “места отдаленные”. Так что спрос не с нее, а с доктора юридических наук, некритически у нее позаимствовавшего (тоже практически слово в слово и тоже без ссылки) через три четверти столетия – уж он-то должен был, казалось бы, понимать!..»
Интереснее с горностаем. Екатерина Ивановна в «художественных красивостях» замечена была, но выдумать за Ф. Плевако зверушку от кончика носа до кончика хвоста, конечно, никогда бы не осмелилась (тем более в момент ее описания меньше четверти века прошло, и очевидцы были живы). Значит, был «зверок» – именно так передает речь Плевако тогдашняя орфография. Откуда же он взялся?
Детство Федора Никифоровича прошло на Южном Урале, горностаи там водятся, неужели из младых лет, рассказы охотников или матушки-казашки навеяли? Нет, ларчик открывается проще. Великий русский адвокат самозабвенно любил читать и хранил в своей необъятной памяти множество всякого. В том числе, судя по всему, и такого:
«Существует легенда, что один из герцогов Бретани Ален Кривая Борода (Alain Barbetorte), преследуемый норманнами, был остановлен разлившейся рекой, илистой и грязной. В это время герцог заметил горностая, убегающего от скачущих лошадей и тоже остановленного рекой. У самой воды горностай резко развернулся, предпочитая смерть грязи. Оценив мужество зверька, Ален II крикнул своим соратникам: “Лучше смерть, чем позор!”, и воодушевленные бретонцы повернулись лицом к противнику».
А уж «побелил» легендарного горностая Федор Никифорович, надо полагать, самостоятельно.
В любом случае горностай – был. Расстрела – не было.
Старушка с чайникомОдна из самых известных баек о Ф. Плевако – о том, как он спас от сурового наказания старушку, укравшую чайник. В десятках вариантов разошлась она по просторам интернета, варьируются только степень привилегированности старушки (то ли столбовая дворянка, то ли почетная гражданка) и стоимость чайника – от 30 до 50 копеек. Впрочем, первоисточник находится без труда, это очерк В.В. Вересаева, врача и писателя, из серии «Невыдуманные рассказы о прошлом» (Собрание сочинений в 5 томах. Т.4. М., 1961. С. 355–356):
«Прокуроры знали силу Плеваки. Старушка украла жестяной чайник стоимостью дешевле 50 копеек. Она была потомственная почетная гражданка и как лицо привилегированного сословия подлежала суду присяжных. По наряду или по прихоти защитником старушки выступил Плевако. Прокурор решил заранее парализовать влияние защитительной речи Плеваки и сам высказал все, что можно было сказать в защиту старушки: бедная старушка, горькая нужда, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но – собственность священна, все наше гражданское благоустройство держится на собственности, если мы позволим людям потрясать ее, то страна погибнет.
Поднялся Плевако:
– Много бед, много испытаний пришлось претерпеть России за ее больше, чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы, татары, поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... Старушка украла старый чайник ценою в тридцать копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно.
Оправдали».
Все в очерке хорошо, да вот только не вяжется он с законодательством, как и расстрел из предыдущего сюжета. Не было ни потомственным почетным гражданам, ни дворянам более никаких привилегий в суде, это – одно из главных достижений Судебной реформы 1864 г. И «светил» старушке любого происхождения за мельчайшую кражу мировой суд, а стало быть – ни прокурора, ни адвоката, ни особенно присяжных. Что же, выдумка?
Нет, не выдумка. Только был там не жестяной чайник, а серебряный кофейник, и не 30 коп., а 300 руб., как описано у современника Вересаева знаменитого журналиста Власа Дорошевича:
«В здании мирового съезда как раз заседало в это время “бродячее правосудие”1.
Выездная сессия с кандидатами на судебные должности вместо защитников и с пятнадцатью свободными минутами на каждое дело.
Проходя по коридору, Плевако увидел какую-то старушку, бедно, чисто одетую, которая горько плакала.
Плевако осведомился.
Материнская любовь и материнское горе всегда особенно трогали Плевако.
– У вас сын судится?
– Нет, я сама.
– Вы? Что же такое могли вы сделать, противное законам?
История оказалась вздорной. Для всех, кроме старушки.
– Все померли... Средств никаких... Украла... Кража пустячная.
Но – дворянка. Окружной суд. Плевако обратился к ее “кандидату”:
– Не передадите ли мне защиты?
– Федор Никифорович!..
Известие, что “в суде выступает сам Плевако”, через две минуты вызвало волнение в городе.
Судьи сделали перерыв, чтобы дать городским дамам время одеться и прибежать в суд. Зал переполнился. Товарищ прокурора, “набивающий руку” на выездных сессиях, заострил язык. С таким противником! Перед такой аудиторией!
Судебное следствие длилось минуту.
– Признаете ли себя виновной... кофейника... меньше 300 рублей...
– Признаю, ваше превосходительство!
– Ввиду сознания... отказываюсь от допроса свидетелей...
– В свою очередь не вижу надобности!
Товарищ прокурора поднялся.
– ...не простая кража... Когда крадет темный, неграмотный человек – Дворянка!.. по рождению принадлежащая... заветы воспитания... образования... Какой пример для простых, для темных людей?
Поднялся Плевако:
– Господа присяжные заседатели! Каюсь. Я несколько легкомысленно посмотрел на дело и взял на себя защиту моей клиентки. Думал, присяжные пожалеют. Дело пустячное! Но, выслушав речь господина товарища прокурора, я увидал, что ошибся. Он так убедил меня в тяжести преступления моей клиентки, что я не нахожу ни одного слова в ее оправдание. И позволю себе только несколько развить мысль почтенного представителя обвинения. В 862 году, господа присяжные заседатели, Русь страдала от страшных внутренних беспорядков. Но предки наши послали за варягами. Пришли варяги, помогли, плохо ли, хорошо ли, но ввели порядок. И Русь спасена. Воскресла Русь. Потом на Русь пришли татары, разграбили, сожгли ее, полонили всю. Погибала Русь. Но не погибла! Съедаемая удельными раздорами, забыла их, сплотилась воедино, встряхнулась могучая Русь и сбросила с себя ненавистное “поганое” иго. Поднялась и воскресла святая Русь. Спаслася! В 1612 году, под надменным игом поляков, кровью сочилась и умирала израненная Русь. Все пророчило ее гибель. Москва была взята, и уж в Варшаве, как коршун ждет добычи, ждал Мономахова венца чуждый Руси, иноплеменный царь. Но, пока поляки пировали победу в Москве, – в Нижнем Новгороде кликнул могучий русский клич Козьма Минин, простой званием, великий сердцем человек. И как слетаются орлы, слетелась Русь на его орлиный клекот, и встала как один человек, и разбила позорные цепи, и с позором прогнала надменного врага. Воскресла святая Русь и была спасена. А через двести лет победитель всей Европы, казалось, на голову ей ступил дерзкою ногой. Москва была сожжена! Сама Москва! Из Кремля победитель диктовал условия мира! Но и тут не погибла Русь. Поднялась, и огнем, и морозом своим, оружием и граблями гнала победителя – гнала, пока не утопила его славы в Березине. Воскресла Русь! Но вот в тысяча восемьсот таком-то году престарелая дворянка такая-то, от голода забыв все законы божеские и человеческие, украла серебряный кофейник, подорвала всякое уважение к священному праву собственности, подала пагубный пример всей России. И от этого удара, мне кажется, никогда не оправиться, не подняться, не воскресить бедной Руси.
“Практиковавшийся” товарищ прокурора, говорят, в ту ночь покушался отравиться...
Плевако – страшный противник.
Страшный своею находчивостью».
И все встает на свои места. Понятно, почему прокурор и адвокат, понятно, почему присяжные. То, что старушка дворянка, – важный психологический штрих, а не изъян в законе. И грозит ей при формальном применении статей Уложения о наказании серьезная беда, кража не пустячная, 300 рублей – полугодовое жалование младшего офицера или мелкого чиновника.
А Плевако – да, молодец. И с горностаем, и с «погибла Русь!»
1 Так иронически называли регулярные выездные сессии окружного суда, несколько раз в год посещавшие все города судебного округа.
