Совет АП г. Москвы вынес решение о прекращении статуса адвоката, который, в частности, оказывал юрпомощь нескольким подзащитным вопреки их воле.
Причины для обращений с жалобами на защитника
В октябре 2020 г. гражданам М., А., К. и Ле. было предъявлено обвинение по ч. 3 ст. 30, п. «е», «ж» ч. 2 ст. 105 и ч. 2 ст. 167 УК РФ, их поместили в СИЗО. 1 ноября гражданка Ч. заключила соглашение с адвокатом Л. на защиту обвиняемых, по условиям которого стоимость оказания юридической помощи была свыше 2,2 млн евро. В приложении № 1 к соглашению, в частности, содержалось обещание положительного результата выполнения поручения, а именно – принятие адвокатом Л. обязательства по обжалованию в апелляции меры пресечения подзащитному с целью изменения ее на домашний арест. Впоследствии Ч. заплатила защитнику свыше 209 млн руб.
В ноябре и декабре Л. несколько раз посетил троих подзащитных в СИЗО, каждый раз совместно со следователем Н., однако М., А. и К. не согласились на участие этого адвоката в уголовном деле в качестве их защитника. Несмотря на это, Л. вступил в дело как защитник четырех обвиняемых и представил следователю четыре ордера, в которых указывалось на принятие им поручения на защиту каждого из них. Далее защитник подал апелляционную жалобу на продление срока содержания под стражей М.
В январе 2021 г. Ч. направила в адрес адвоката уведомление о расторжении соглашения на оказание юрпомощи со ссылкой на то, что защитник не выполнил его условия и не осуществлял защиту подзащитных в должном объеме. Однако из подписанного сторонами акта сдачи-приемки оказанных услуг без даты следовало, что юрпомощь подзащитным была оказана своевременно, надлежащим образом и в полном объеме. Далее другой адвокат – Ф., представитель Ч. по доверенности, расторг соглашение с Л. и получил от него деньги для передачи своей доверительнице.
Впоследствии К., М., А. и Ч. обратились в АП г. Москвы с жалобами на действия адвоката Л. На основании этих обращений было возбуждено дисциплинарное производство.
Заключение Квалифкомиссии
В заключении Квалификационной комиссии АП г. Москвы, в частности, отмечалось, что адвокат Л. нарушил ряд положений Закона об адвокатуре и КПЭА, поскольку после заключения соглашения об оказании юрпомощи в пользу третьих лиц он был обязан получить согласие подзащитных на это. Квалифкомиссия также указала, что адвокат фактически навязывал М., А. и К. помощь через демонстрацию своих личных связей со следователем, содействовавшим защитнику в организации его встреч с обвиняемыми в следственных кабинетах СИЗО, поскольку в ноябре – декабре 2020 г. с учетом пандемических карантинных ограничений возможность адвоката встретиться с находящимися под стражей подзащитными имелась исключительно в помещениях для краткосрочных свиданий, через стекло и при помощи телефонной трубки.
Квалифкомиссия также сочла, что адвокат фактически самоустранился от предусмотренных ч. 4.1 ст. 49 УПК РФ действий по выяснению волеизъявления содержащегося под стражей обвиняемого Ле. касательно наличия согласия последнего на участие в уголовном деле в качестве его защитника. Далее он, не приступив к оказанию юрпомощи четырем обвиняемым по заключенному с Ч. соглашению, убедил последнюю в необходимости подписания акта приема-передачи оказанных услуг, в котором изложил заведомо ложные сведения об оказании им «надлежащим образом» юрпомощи «в виде осуществления представительских полномочий, защиты прав и законных интересов подзащитных в рамках уголовного дела» на сумму свыше 2,2 млн евро.
В заключении также отмечалось, что включение в соглашение на оказание юрпомощи самостоятельного обязательства обжаловать «в апелляционной инстанции избранную в отношении подзащитного меру пресечения в виде заключения под стражу с целью изменения меры пресечения на домашний арест» допускало его неоднозначное понимание Ч., направленное на формирование у нее впечатления о наличии обещания положительного результата выполнения поручения в указанной части.
Возражения адвоката
Адвокат Л. просил прекратить дисциплинарное производство, а в случае применения в отношении него мер дисциплинарной ответственности не применять наиболее строгую из них.
Он пояснил, в частности, что у него отсутствовала возможность самостоятельного, без разрешения и участия следователя, посещения троих подзащитных в СИЗО и тем более определения способа и порядка осуществления таких встреч. По словам адвоката, довод о навязывании им юрпомощи необъективен и не соответствует действительности, поскольку М., А. и К. не выразили однозначно и письменно свой отказ от его помощи, не подали соответствующие заявления следователю или начальнику СИЗО, поэтому он не мог самоустраниться от участия в уголовном деле.
Адвокат добавил, что в условиях введения в системе ФСИН России противоэпидемических режимных мероприятий он действовал строго в соответствии с ними, используя СИЗ, что позволяло проводить свидания в СИЗО в обычных следственных кабинетах. От оказания юрпомощи обвиняемому Ле. он не устранялся, поскольку мог оказать ее позднее, и этот гражданин не жаловался на него в АП г. Москвы.
Решение Совета
В рамках заседания Совета АП г. Москвы представители М. и А. сообщили, что оценка их доверителями действий адвоката Л. как несовместимых со статусом адвоката не изменилась. Изучив материалы дисциплинарного производства, Совет счел значимым обстоятельством факт отказа троих обвиняемых в даче согласия адвокату Л. на его участие в уголовном деле в качестве их защитника, поскольку он предопределял необходимость расторжения соглашения с Ч. «Достоверно известный адвокату Л. после его посещения в СИЗО М., А. и К. факт отсутствия согласия указанных лиц на его участие в уголовном деле в качестве их защитника безоговорочно обязывал адвоката Л. отказаться от совершения каких-либо действий, направленных как на вступление в дело в этом качестве, так и на оказание указанным лицам иной юридической помощи. Однако адвокат Л. от исполнения этой обязанности уклонился. Совет отклоняет как заведомо несостоятельный и не основанный на законе довод адвоката Л. об отсутствии письменных заявлений М., А. и К. об отказе от его юридической помощи, поскольку именно он был обязан получить письменное согласие указанных лиц на их защиту, а вовсе не они были обязаны подавать какие-либо заявления о своем отношении к его инициативам по оказанию им юридической помощи», – отмечено в решении.
Совет палаты пришел к выводу, что адвокат Л. нарушил положения Закона об адвокатуре и КПЭА в связи с вступлением в уголовное дело в качестве защитника М., А. и К. в нарушение ч. 1 ст. 50 УПК РФ, устанавливающей, что защитник приглашается подозреваемым, обвиняемым его законным представителем, а также другими лицами по поручению или с согласия подозреваемого, обвиняемого. Кроме того, Совет согласился с выводом Квалифкомиссии о том, что адвокатом Л. был нарушен подп. 6 п. 1 ст. 9 КПЭА, согласно которому адвокат не вправе навязывать свою помощь лицам и привлекать их в качестве доверителей с использованием личных связей с работниками судебных и правоохранительных органов, обещанием благополучного разрешения дела и другими недостойными методами.
В решении отмечено, что М., А. и К. последовательно и аргументированно утверждали, что адвокат Л. в ходе встреч с ними в СИЗО склонял их к самооговору и оговору иных лиц, а также к заключению досудебного соглашения о сотрудничестве, гарантируя при согласии позитивные последствия в виде освобождения из-под стражи. При этом защитнику было достоверно известно о том, что трое его подзащитных не признают свою вину и утверждают о непричастности к каким-либо преступлениям. Заявители также подчеркивали, что они были удивлены появлением адвоката Л. в СИЗО в сопровождении следователя Н., оказывавшего адвокату Л. очевидное содействие в организации свиданий с ними, в том числе и в условиях отдельного следственного кабинета, когда по причине противоэпидемиологических ограничений возможность их встреч с другими адвокатами имелась исключительно в общих помещениях для краткосрочных свиданий – то есть в присутствии других лиц, через разделительное стекло и при помощи телефонной трубки.
Со ссылкой на п. 12.1 Приказа Управления ФСИН России по г. Москве от 20 марта 2020 г. № 168, действовавшего во время пандемии, Совет палаты отметил, что судебно-следственные действия с участием следователей и свидания с защитниками в помещениях следственных кабинетов разрешались в исключительных случаях при наличии СИЗ, но только «по письменному заявлению прибывших лиц». «Однако, как пояснил сам адвокат Л. в заседании Совета, он таких заявлений не подавал, что является еще одним подтверждением создания ему эксклюзивных условий посещения заявителей М., А. и К. в СИЗО. В свою очередь, создание таких условий было невозможно без использования адвокатом Л. личных связей с сотрудниками правоохранительных органов», – подчеркнул Совет АП г. Москвы.
Неоднократное посещение адвокатом Л. в сопровождении следователя Н. обвиняемых М. и А. в СИЗО и непроведение с ними каких-либо следственных и процессуальных действий, безусловно, являлось демонстрацией наличия у него возможности «по решению их проблем», что во взаимосвязи с иными обстоятельствами и с учетом того, что у М., А. и К. уже были адвокаты – защитники по соглашению, создавало у заявителей обоснованное представление об исходящих от адвоката Л. гарантиях позитивного для них результата. В связи с этим Совет отклонил как явно несостоятельный и прямо противоречащий закону довод адвоката Л. о невозможности посещения М., А., К. и Ле. без разрешения следователя: «При таких обстоятельствах Совет, соглашаясь с Квалификационной комиссией, признает опровергнутой презумпцию добросовестности адвоката Л. в этой части дисциплинарных обвинений, а его умышленную вину в совершении описанных выше нарушений признает установленной».
Касательно оценки дисциплинарного обвинения в бездействии адвоката Л., выразившемся в неоказании юрпомощи обвиняемому Ле., Совет палаты отклонил как явно надуманные утверждения адвоката о том, что он не посещал этого подзащитного в СИЗО по причине отказа следователя в выдаче ему разрешения на встречу именно с этим обвиняемым, а также из-за отсутствия соответствующей просьбы со стороны Ч. «Вопреки мнению адвоката Л., отсутствие жалобы со стороны Ле. не препятствует дисциплинарной оценке его (адвоката Л.) бездействия, поскольку такое дисциплинарное обвинение содержится в жалобе Ч., заключившей соглашение в пользу Ле.», – подчеркнуто в решении. При таких обстоятельствах Совет признал установленным неисполнение адвокатом Л. профессиональных обязанностей перед доверителем Ч., выразившееся в самоустранении защитника от предусмотренных ч. 4.1 ст. 49 УПК РФ действий по выяснению волеизъявления содержащегося под стражей обвиняемого Ле. касательно наличия его согласия на участие адвоката Л. в уголовном деле в качестве его защитника.
Совет АП г. Москвы также согласился с выводом Квалификационной комиссии о нарушении адвокатом Л. взаимосвязанных положений подп. 1 п. 1 ст. 7, ст. 25 Закона об адвокатуре и п. 2 ст. 10 КПЭА путем включения в п. 1 приложения № 1 к соглашению об оказании юрпомощи обещания положительного результата выполнения поручения, а именно – принятия адвокатом Л. обязательства по обжалованию «в апелляционной инстанции избранной в отношении подзащитного меры пресечения в виде заключения под стражу, с целью изменения меры пресечения на домашний арест». Такая формулировка обязательства адвокатом Л. в соглашении с доверителем допускает его неоднозначное понимание, что само по себе недопустимо.
«При этом заявитель Ч. и ее представитель – Г. в ходе дисциплинарного разбирательства последовательно поясняют, что единственной причиной заключения с адвокатом Л. соглашения об оказании юридической помощи явились данные им гарантии освобождения обвиняемых из-под стражи в случае его вступления в уголовное дело в качестве их защитника. Именно этим, по словам заявителя Ч., была обусловлена и сумма авансового вознаграждения адвоката Л. в общем размере 2 260 000 евро. По делу уже работала целая команда адвокатов, защищавших всех четверых обвиняемых. Поэтому вступление адвоката Л. как защитника всех обвиняемых было необходимо только для реализации тех гарантий, которые он дал в обмен на заключение с ним соглашения и выплату ему гонорара в указанном размере. Совет не находит оснований не доверять приведенным пояснениям заявителя, соответствующим обстоятельствам дела и содержанию жалоб иных заявителей», – отмечено в решении.
При таких обстоятельствах, заметил Совет АП г. Москвы, факт выделения адвокатом Л. в соглашении цели изменения меры пресечения в виде заключения под стражу на домашний арест в качестве самостоятельного поручения, во взаимосвязи с размером полученного им за выполнение данного поручения вознаграждения, рассматривается как нарушение ряда положений Закона об адвокатуре и КПЭА. Таким образом, Совет вынес решение о применении к адвокату Л. меры дисциплинарной ответственности в виде прекращения статуса адвоката. В решении указано, что Л. может быть допущен к сдаче квалификационного экзамена на приобретение статуса адвоката по истечении трех лет.
Эксперты оценили выводы Совета АП г. Москвы
Старший партнер Criminal Defense Firm Алексей Касаткин напомнил, что с точки зрения действующего законодательства адвокат является независимым профессиональным советником по правовым вопросам и не входит в систему органов государственной власти или органов местного самоуправления: «Принятое Советом АП г. Москвы решение затрагивает в том числе и острую проблему этических взаимоотношений адвоката и следователя в уголовном судопроизводстве».
По словам эксперта, по причине того, что адвокат не обладает властными полномочиями, он не может оказывать прямого влияния на следователя, принимающего процессуальные решения по уголовным делам. «Вместе с тем нередкими являются ситуации, когда адвокат не только навязывает юрпомощь и демонстрирует свои личные связи с сотрудниками правоохранительных органов, но и включает в соглашение об оказании юрпомощи формулировки, направленные на формирование у доверителя представления об обещании положительного результата по делу. Подобное поведение представителей адвокатского сословия является недопустимым и безнравственным. Применение меры дисциплинарной ответственности в виде прекращения статуса адвоката Л. имеет под собой достаточные основания ввиду грубого нарушения законодательства об адвокатуре. В текущих реалиях деятельности адвокатуры необходимо помнить, что нравственным поведением может быть только такое поведение адвоката, которое не только в максимальной степени отвечает интересам доверителя, но и не противоречит интересам правосудия, что не менее важно», – полагает Алексей Касаткин.
Заместитель председателя Ставропольской коллегии адвокатов ARM IUST, член Совета АП Ставропольского края Нарине Айрапетян обратила внимание на то, что соглашение между адвокатом Л. и доверителем Ч. в интересах М., А., К. и Ле. действовало на протяжении практически трех месяцев. «Длительность данного срока сама по себе свидетельствует о том, что лица, в интересах которых было заключено соглашение, не предпринимали активных мер, направленных на отказ от юрпомощи конкретного защитника. При их добросовестном поведении в данной части отказ должен был последовать после первого посещения адвоката в СИЗО, чего в свою очередь сделано не было. Указанное свидетельствует, что “предложенное” адвокатом их устроило. Полагаю, что в данном случае отсутствие согласия на оказание помощи конкретным защитником является хоть и значимым моментом, самостоятельным нарушением, но, в сущности, формальностью. Анализ действий подзащитных указывает на их фактическое согласие», – полагает она.
Другой вопрос, заметила эксперт, что защитник не исполнил взятые на себя обязательства, поэтому, собственно, и возникли претензии, легшие впоследствии в основу для обращения в палату. «Совершенно очевидно, что адвокат намеревался работать по делу неправовыми методами. Об этом свидетельствуют и размер гонорара, и способ его появления в деле – наряду с уже имеющимися адвокатами, и формат посещения подзащитных в СИЗО, и указание в качестве отдельного поручения обжалования меры пресечения, и иные обстоятельства. При таких условиях считаю, что решение Совета столичной палаты справедливо, подобное поведение со стороны адвоката является недопустимым и наносит колоссальный ущерб авторитету адвокатуры», – убеждена Нарине Айрапетян.
